....
Когда я сказал выше о "семейной почвеннической традиции", я имел в виду отца Сергея, поэта Алексея Маркова. Того самого, который в 1961 году ответил на опубликованное в "Литературной газете" стихотворение Евг.Евтушенко "Бабий Яр" (где были такие строки: "Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский!") стихотворением, напечатанным в "Литературной России": «Какой ты настоящий русский, когда забыл про свой народ...» В кругах, где я вращался, Алексей Марков считался антисемитом. Я издал книжку о Рождественском и приступил к книге о Евтушенко (на очереди, конечно, был еще и Вознесенский). Поэтому я попросил Сергея познакомить меня с отцом. Это оказался такой небольшого роста очень ехидный мужичок совсем не писательского вида, и у нас с ним была длинная-длинная беседа, а может, даже не одна, сейчас не помню. Никаким антисемитом он, видимо, не был (например, рекомендацию в Литинститут ему писал Б.Пастернак, он любил стихи Мандельштама и даже, кажется, общался с Надеждой Яковлевной). Антисемитизм его выражался в одном: он страстно, всеми фибрами своей души ненавидел Советскую власть. В 1968 году, во время Чехословацких событий, он имел неосторожность, надписывая кому-то свою книгу, написать, что ему впервые в жизни стыдно, что он русский, и этот кто-то, естественно, тут же отнес книжку в КГБ. Был скандал на весь Союз писателей, и случай этот надолго отправил Маркова в опалу. Его буквально бесили песенки про "комиссаров в пыльных шлемах", он не мог слышать фамилию "Вознесенский", после того, как Андрей Андреевич написал поэму о Ленине. Меня совершенно потряс его рассказ о том, как в 1932 году, во время голода, его родители собрали в избе своих пятерых детей, выбрали из них самого крепенького (им оказался будущий поэт), вывели его, а остальных заперли, растопив печь по черному. То есть они удушили своих детей из-за того, что нечем было кормить. А через несколько недель оставленный в живых мальчик тащил за ноги своего огромного мертвого отца в общую могилу, где уже лежала почти вся их умершая от голода деревня.