Советская новая хронология
"Что было дальше, описывает Э.Герек в своих «Воспоминаниях», в которых Брежнев предстает как странный или невменяемый человек. Мне, больше чем ему, было стыдно, когда Брежнев начал дирижировать залом, поющим «Интернационал»". (Евгений ЧАЗОВ, ЗДОРОВЬЕ И ВЛАСТЬ. Воспоминания «кремлевского врача»).
Теперь, с развитием интернета, мы знаем, что это было не в Польше, а в Берлине. И не Герек, а Коль. И не Брежнев, а Ельцин. И дирижировал он не залом, а оркестром. И исполняли не «Интернационал», а что-то украинское.
И о высоком.
Так же мы узнали от Мэтра (невысок ростом, с Путина будет), что прав был Вулис А. И., находивший черты сходства в творчестве Булгакова и Ильфа Е. с Петровым М. (Вулис А. И. Ильф, Е. Петров. М., 1960.)
Это практически реабилитация советских "людей Книги".
Давно надо было дать отпор Мандельштам и Шафаревичу, интеллигентам в стране советов. Чем и занялся недавно московский "рабочий паренёк".
"Кажется, пора бы пересмотреть и традиционную точку зрения на романы Ильфа и Петрова", пишет Шафаревич.
"В мягкой, но четкой форме в них развивается концепция, составляющая, на мой взгляд, их основное содержание. Действие их
как бы протекает среди обломков старой русской жизни, в романах фигурируют дворяне, священники, интеллигенты —
все они изображены как какие-то нелепые, нечистоплотные животные, вызывающие брезгливость, отвращение. Им даже не приписывается каких-то черт, за которые можно осудить человека. На них вместо этого ставится штамп, имеющий целью именно уменьшить, если не уничтожить чувство общности с ними, как с людьми, оттолкнуть от них чисто физиологически: одного изображают голым, с толстым отвисшим животом, покрытым рыжими волосами, про другого рассказывают, что его секут за то, что он не гасит свет в уборной...»
Но впервые такие обвинения против обоих авторов были высказаны, по-видимому, в «Воспоминаниях» Надежды Яковлевны Мандельштам. «Кто отдавал себе отчет в том, что добровольный отказ от гуманизма —
ради какой бы то ни было цели — к добру не приведет? Кто
знал, что мы встали на гибельный путь, провозгласив, что “все дозволено”? Об этом помнила только кучка интеллигентов, но их никто не слушал»,— писала она и дальше объяснила, что литература 1930"х гг. всячески стремилась осмеять «хилых» и «мягкотелых» интеллигентов:
«За эту задачу взялись Ильф с Петровым и поселили “мягкотелых” в
“Вороньей слободке”. Время стерло специфику этих литературных
персонажей, и никому сейчас не придет в голову, что унылый идиот, который пристает к бросившей его жене, должен был типизировать основные черты интеллигента. Читатель шестидесятых годов, читая бессмертное произведение двух молодых дикарей, совершенно не сознает, куда направлена их сатира и над кем они издеваются».
Еще суровее обошлась с обоими сатириками Н. Я. во второй книге своих воспоминаний — здесь она заявила, что шутка 1920-х гг., получив «идеологическую обработку Ильфа и Петрова... приблизилась к идеалу Верховенского»— т. е. Петра Верховенского из «Бесов».
Так же плохо понимал романы Ильфа и Петрова и Варлам Шаламов, одобривший Н. Мандельштам за то, что она «не прошла
мимо омерзительного выпада Ильфа и Петрова против интеллигенции в “Двенадцати стульях”».
....
Из смешного в романе:
Подпись отца Федора в письме к супруге в «Двенадцати стульях»—
«твой вечно муж Федя» — совпадает с подписью Достоевского в письме к жене Анне Григорьевне: «твой вечно Достоевский» (сходны и некоторые сюжеты писем).
Гы-гы-гы...
Теперь, с развитием интернета, мы знаем, что это было не в Польше, а в Берлине. И не Герек, а Коль. И не Брежнев, а Ельцин. И дирижировал он не залом, а оркестром. И исполняли не «Интернационал», а что-то украинское.
И о высоком.
Так же мы узнали от Мэтра (невысок ростом, с Путина будет), что прав был Вулис А. И., находивший черты сходства в творчестве Булгакова и Ильфа Е. с Петровым М. (Вулис А. И. Ильф, Е. Петров. М., 1960.)
Это практически реабилитация советских "людей Книги".
Давно надо было дать отпор Мандельштам и Шафаревичу, интеллигентам в стране советов. Чем и занялся недавно московский "рабочий паренёк".
"Кажется, пора бы пересмотреть и традиционную точку зрения на романы Ильфа и Петрова", пишет Шафаревич.
"В мягкой, но четкой форме в них развивается концепция, составляющая, на мой взгляд, их основное содержание. Действие их
как бы протекает среди обломков старой русской жизни, в романах фигурируют дворяне, священники, интеллигенты —
все они изображены как какие-то нелепые, нечистоплотные животные, вызывающие брезгливость, отвращение. Им даже не приписывается каких-то черт, за которые можно осудить человека. На них вместо этого ставится штамп, имеющий целью именно уменьшить, если не уничтожить чувство общности с ними, как с людьми, оттолкнуть от них чисто физиологически: одного изображают голым, с толстым отвисшим животом, покрытым рыжими волосами, про другого рассказывают, что его секут за то, что он не гасит свет в уборной...»
Но впервые такие обвинения против обоих авторов были высказаны, по-видимому, в «Воспоминаниях» Надежды Яковлевны Мандельштам. «Кто отдавал себе отчет в том, что добровольный отказ от гуманизма —
ради какой бы то ни было цели — к добру не приведет? Кто
знал, что мы встали на гибельный путь, провозгласив, что “все дозволено”? Об этом помнила только кучка интеллигентов, но их никто не слушал»,— писала она и дальше объяснила, что литература 1930"х гг. всячески стремилась осмеять «хилых» и «мягкотелых» интеллигентов:
«За эту задачу взялись Ильф с Петровым и поселили “мягкотелых” в
“Вороньей слободке”. Время стерло специфику этих литературных
персонажей, и никому сейчас не придет в голову, что унылый идиот, который пристает к бросившей его жене, должен был типизировать основные черты интеллигента. Читатель шестидесятых годов, читая бессмертное произведение двух молодых дикарей, совершенно не сознает, куда направлена их сатира и над кем они издеваются».
Еще суровее обошлась с обоими сатириками Н. Я. во второй книге своих воспоминаний — здесь она заявила, что шутка 1920-х гг., получив «идеологическую обработку Ильфа и Петрова... приблизилась к идеалу Верховенского»— т. е. Петра Верховенского из «Бесов».
Так же плохо понимал романы Ильфа и Петрова и Варлам Шаламов, одобривший Н. Мандельштам за то, что она «не прошла
мимо омерзительного выпада Ильфа и Петрова против интеллигенции в “Двенадцати стульях”».
....
Из смешного в романе:
Подпись отца Федора в письме к супруге в «Двенадцати стульях»—
«твой вечно муж Федя» — совпадает с подписью Достоевского в письме к жене Анне Григорьевне: «твой вечно Достоевский» (сходны и некоторые сюжеты писем).
Гы-гы-гы...